Разговор этот я подслушал. Признаюсь
Состоялся он между двумя украинцами в придорожном кафе за тарелкой борща и рюмкой водки.
Что именно они делали в этом кафе: ехали куда-нибудь и остановились перекусить, или просто так, как местные жители, зашли выпить – я не понял. Были это уже порядком взрослые люди. На вид они были сверстниками, и было им, наверное, лет около пятидесяти. Парни крепкие, килограмм за сто каждый, с сильными рабочими руками. Один из них был почти лысый, а второй имел густые седые волосы и такие же усы. Усы его немного торчали вперед, и казалось, что верхняя губа выросла несколько больше нижней. Каждый раз, когда он прикладывался к ложке с борщом, ложка словно утопала в зарослях его усов и после громкого и характерного звука, когда он с шумом втягивал борщ внутрь себя, медленно выплывала обратно, оставляя то красные, то белые капли на усах. При этом он прикрывал глаза от удовольствия, и казалось, что было даже слышно, как борщ падает в его огромную утробу.
Стол был по-украински хорош: бутылка водки (холодная и покрыта еще даже инеем), сало нескольких сортов, нарезанное слоями и выложенное на тарелку в центре стола, помидоры, огурцы, охапка зеленого свежего лука и полные глиняные тарелки горячего густого борща, со скибочкой сметаны внутри.
Парни только начинали разговор.
— Ну, по первой, кум, — сказал лысый и наполнил рюмки. Разговаривали они на украинском языке. На красивом полтавском диалекте, а не на том, который сегодня заполонил всю сферу обслуживания Киева, когда тебе кажется, что ты во Львов попал, или в Коломыю. Я передам их разговор в переводе на русский.
Я сидел совсем близко и, причем, так, что мог наблюдать все, как в кинотеатре. Помещение маленькое, очень аккуратное и по-деревенски чистое. Столы и лавки из грубого, но хорошо отшлифованного дерева. На столах тканые скатерти, рушники на стенах, и очень приятный запах чистого деревенского дома.
Одним словом, в таком доме хочется съесть борща, выпить рюмку водки, и захрустеть все это малосольным огурцом.
— Ну, кум, давайте, — ответил усатый.
Было видно, что пьют профессионалы. Выпив по рюмке водки, они не стали закусывать огурцом, помидором или луком. Выдержав совсем незначительную паузу, они синхронно взяли в руки ложки, и отхлебнули горячего борща, но таким образом, чтобы комочек сметаны, погруженный в самый центр, остался нетронут. Потом еще взяли по ложке, вздохнули, расслабились и приступили.
— Ну, еще по единой.
— Угу.
И пошел разговор.
— Кум, — начал лысый, — вижу, вы у себя ремонт в доме затеяли.
— Да, кум.
— Дорого нынче.
— Да, кум.
— А вы, может быть, клад где нашли? — пошутил лысый. — Может, расскажите?
— Да, какой там клад, кум? Это дочка с зятем на хорошую работу устроились. В Польше. Они же с нами под одной крышей живут, вы знаете. Вернее, они уже почти два года, как дома не живут, но внученька, Олечка, с нами. А они работают. Им нравится. Вот сейчас еще на клубнике подзаработают, так мы тогда точно к осени ремонт и закончим.
Помолчали. Налили по третьей.
— Давайте за деток, кум, — предложил лысый.
— Давайте, кум.
К этому времени, как они выпили по третьей, мне тоже принесли борщ.
Я просто не смогу вам передать, как сильно я пожалел, что я за рулем. Мой борщ, красивый дымящийся, с запахом немножко чеснока, просто почти в голос требовал рюмку водки.
— Жалко их, — сказал лысый. — Деток жалко. Мы-то с вами, кум, уже пожили, а вот им тяжело придется.
— А им нравится, кум, — ответил усатый. — Нормально.
— Да ну вас, кум. Как такое может нравиться? Они там – в Польше. Внучка здесь, у вас на руках. Они раком в поле клубнику для пана собирают.
— И что, кум? — сказал усатый, отложив ложку в сторону. — Пан хорошо платит. И не надо так. Что это вы? «Раком». «На пана». Нормальная работа.
Усатый что-то насупился.
— Эй, кум, да ладно вам. Я же ничего. Просто интересно. Давайте еще по единой! — сказал лысый, и наполнил рюмки.
Выпили.
— Оно, конечно, кум, — сказал усатый, немного подобрев. — Хорошо, когда дети дома, но что им тут делать? Денег нет, работы нет, и не предвидится ни первое, ни второе. Да они уже и не хотят возвращаться. Говорят, что внучку в школу уже в Польше отдавать будут. Мол, сейчас обустроятся немного, как-нибудь решат с жильем и заберут её от нас.
— Да, кум. Что-то у нас не получается. Европа-Европа! А что толку?
И дальше разговор пошел совершенно в народно-политическом русле.
— Да все это москали и евреи, кум! — сказал усатый. (При этом, говоря о евреях, он употреблял другое слово. Нам его употреблять нельзя. ФБ не позволит.)
— Ну, евреи, кум, оно само собой. С этим я согласен, и кто ж с этим спорить будет? А вот с москалями, кум… тут какая-то неувязочка, — ответил лысый.
— Какая неувязочка?
— Ну, как же?! Пока мы были вместе с москалями, вроде как все у нас и хорошо было. А вот теперь плохо. Теперь работы нет. Дети в Польше, или у тех же москалей на заработках… Или я что не так говорю, кум? — спросил лысый.
Усатый помолчал, вздохнул, отсёрбнул борща и ответил:
— Все вы так говорите, кум. Думал я уже над этим вопросом. Без экономики нам никуда. Либо экономика будет, либо Украины не будет.
Было видно, что усатому нравилось слово «экономика». Он произносил его как-то по-особому. Со знанием дела.
— Верно, кум — согласился лысый. — Только вот как она сможет заработать? У нас вот, к примеру, в районе какой завод был! Сила! И что? Где он? Вся продукция на Россию шла, а теперь ни завода, ни продукции, ни зарплаты.
— Так что вы хотите сказать, кум? — заговорил усатый опять набычась.
— Не… я ничего, кум. Давайте выпьем.
Выпили.
На разных людей водка действует по-разному: некоторые становятся добрыми и ложиться спать, некоторых водка веселит, но на усатого кума водка действовала, похоже, серьезно. Не знаю почему, но мне показалось, что он относится к разряду тех людей, которые выпить могут много, и могут быть почти даже трезвыми, но страшно оказаться на пути такого пьяного человека. Люди этого разряда, упившись водкой, становятся злыми и жестокими.
— Нет, кум – проговорил усатый, – что ж ты хочешь сказать? Ты хочешь, чтобы мы к этим руським на коленках? Чтобы мы просились? Чтобы через унижение?! А вот тебе, кум! – последние слова он проговорил грубо, с напряжением, в упор глядя на кума, и скрутил ему огромную дулю. Он так сильно сжимал свои толстые пальцы, что казалось будто рука его может лопнуть от чрезмерного напряжения.
— Стой, стой, стой, кум – сказал лысый. — Что ты? Я ведь так просто. Эка тебя понесло. С тобой ведь и поговорить нельзя,- при этих словах он двумя руками накрыл кумову скульптурную композицию, и положил его руку на стол.
Усатый выдохнул, расслабился и посмотрел в мою сторону. В какое-то мгновение, мне показалось, что вот сейчас он меня узнает, и дело может принять неудачный для меня оборот. Но все обошлось. Он продолжительно на меня посмотрел, потряс своей огромной головой и вернулся к своему борщу.
Лысый, уже немного захмелев, тоже посмотрел на меня, поднес, как это бывает делают пьяны люди, палец к губам и показал мне раскрытую ладонь – мол все в порядке, не волнуйся.
Бутылка водки, стоявшая перед кумовьями, была литровая и уже почти наполовину отпитая. Иней с бутылки сошел, и её покрывали крупные капли росы.
Я решил не дожидаться, пока эти парни доберутся до дна, и позвал официанта, чтобы рассчитаться.
Усатый кум, поднял голову от тарелки, посмотрел на вошедшего официанта, затем опять на меня и начал говорить так, будто он обращался не только к своему куму, но еще и ко мне, и к официанту.
— Глупо это все, кум. Я ведь понимаю, что глупо. Ты думаешь, я хочу, чтобы мои дети где-то вот так, без меня? А как, если они внучку заберут? Что нам с матерью делать тогда? И дом этот зачем? И хозяйство? Да и срам это все. Ведь вся погань наверху.
Лысый внимательно слушал, качал головой и иногда поглядывал на меня.
— Срама не будет, кум, — вдруг очень трезво и строго выговорил усатый. — Если справедливость будет. Если заплатят они по счетам. За обман, за войну, за наш завод и за детей за наших.
— А как это кум? — спросил лысый.
— А вот так. Народным судом судить их. Народу отдать. Чтобы каждый мог свою ненависть на них выместить.
— Стой, стой, стой, кум. Тише ты. Люди кругом, — заговорил лысый и опять посмотрел на меня.
— И что люди? — сказал усатый. — Что люди? Они убивают этих людей. Детей наших в дурной войне убивают. Колька-то твой, отчего в Россию сбежал? Думаешь, я не знаю?!
Вошел официант и усатый замолчал. Я рассчитался и пошел к выходу. Уже почти на выходе я услышал, как усатый сказал лысому:
— Только так, кум. Судить мы их должны. Казнить самой лютой казнью. И только тогда мы, кум, замиримся с русскими. Иначе нельзя. Иначе гордости нет. Иначе кто ж мы такие, если мы такой гадости, как Порошенко, покорились?
Я сел машину и взял курс на Киев. И долго еще у меня в голове звучали эти последние слова усатого: «Иначе гордости нет. Иначе кто ж мы такие?»
Свежие комментарии